Сука-любовь бегает по городу, шарахаясь от случайных ночных прохожих, скалит желтые зубы, сверкает желтыми глазами. Воет на луну, поджав седой хвост, стонет от тоски неизбывной, жалуется, дрожит тощими боками. Сука-любовь… холодно ей, жмется к домам, к жилью, скулит под окнами. Взвоет вдруг, метнется в темную подворотню. Отыщет открытый подъезд, свернется клубком на ступенях, затаится ненадолго, а потом снова – выть и скрестись у дверей, которые никто не откроет.
Кому она нужна? Злющая облезлая старая сука… Редко кто откроет из любопытной жалости, редко, хоть и бывает. И тогда влетит в дом, забьется в темный угол под кроватью, ощерится, ворча от страха и злобы. Не прокормить эту тощую ненасытную суку, не откормить. Все сожрет, что ни дай, закашляется, давясь кровяными кусками, но не бросит, не отойдет, вечно голодная, от подачки. Так и будет сверкать желтыми глазищами из угла, ворчать, если подойти слишком близко, скулить по ночам от тоски и боли. Всегда.
Пока не вышвырнут ее, надоевшую, перекусавшую всех, кто ее приютил и кормил. Снова на холодную улицу, на вечное скитание. Или пока не сдохнет в своем углу, в неутолимом голоде, в неизбывной тоске и с вечным оскалом на тощей морде.
Вынесут вечером ее, окоченевшую, завернув в старое одеяльце, выроют яму, забросают ее наскоро серой городской землей, уйдут, не оглянувшись.
И потечет тихая жизнь своим чередом, без воя, без синяков от старых зубов, без грязи... Спокойная жизнь, хорошая, зимняя. Но будто чего-то станет не хватать, неуловимого и нужного зачем-то, черт знает зачем. И станут вздыхать украдкой, вспоминать невзначай, к месту и не к месту о ней, старой суке. И будут ходить, оглядываясь на темные закоулки, замедляя шаг. Затаив дыханье, слушать по ночам, не скулит ли кто, не просится ли в тепло жилья тот, кому холодно и тоскливо за дверью.
И однажды найдут, отыщут никому не нужную, новую, хоть и черте в чем изгваздавшуюся уже, бестолковую и зубастую. Схватят, упирающуюся, и утащат к себе. И будут кормить, и лечить, и баюкать ее, вечно недовольную и дрожащую, и прислушиваться к ее дыханию, и жить так всегда.